РОМАН ГРАЧЕВ, ПИСАТЕЛЬ

​​Фрагмент
 

- Ладно, поставим вопрос иначе и адресуем его более широкой аудитории. - Василий поднялся на ноги, сложил ладони и мгновенно перевоплотился в лектора общества «Знание». - Как уже отмечалось, нам всем хорошо за сорок. Давайте представим себе, что Советский Союз не развалился, ГКЧП победил, Ельцин не выступал у Белого дома и вообще был помещен в Бутырку. В школы страны вернули политинформацию, на телевидении запретили «Лебединое озеро» и ДДТ, а в гастрономах остались морская капуста, рога и копыта. Вопрос: где бы мы были сейчас? Мы ведь в какой-то степени дети перестройки. Давайте пофантазируем: всё созданное Горбачевым накрылось большой жопой, из-под которой мы, казалось бы, вылезли, и что же дальше? Кто мы?

Семен поднял руку.

- Говорите, Гармаш.

Сеня прочистил горло, оглядел присутствующих смущенно.

- Я в восьмом классе думал, что пойду в железнодорожное училище. Мне всегда нравилась «железка». Знаете, запах мазута, стук колес, все такое. Других вариантов не видел, да и родители говорили, что надо получить земную профессию, а уж потом думать о душе.

- Железная дорога? - искренне удивился Вася. - Серьезно? Ты ж потомственный еврей, учился лучше многих. Даже наша классуха говорила, что у тебя большое будущее.

- Какой я тебе еврей, дурик? - усмехнулся Сеня. - Гармаш - славянская фамилия, от украинского «пушкарь». Папа у меня из Харькова, а мать вообще из Киргизии приехала в наш политех поступать. Еврей, блин… Столько лет меня знать и не знать ни хрена. Был бы я евреем, сидел бы здесь с вами?

- А чем тебе плоха наша компания, не-еврей? - вяло откликнулся Паша, не сводя глаз с костра. В отблесках пламени и на фоне заката его лицо было похоже на маску.

- Балбес на балбесе, - с усмешкой ответил Семен, стараясь, чтобы это не прозвучало обидно. - А ты сам, Вась, где бы сейчас был? Полезай в кузов, груздь, не стесняйся.

Василий мечтательно уставился на верхушки деревьев.

- Я всегда хотел только писать. В детском саду изводил каракулями альбомы для рисования. Мать ругалась… это по ее рассказам, сам я ни черта не помню. В общем, мечтал о большой писательской карьере. Но я знал, что пацану из простой рабочей семьи в конце восьмидесятых нужно было продать душу дьяволу, чтобы увидеть свое имя на обложке книги в магазине.

- Пожалуй, - согласился Сеня.

- Да. Так вот, если бы Союз не накрылся и не было того, что было, я, пожалуй, закончил бы институт культуры, отслужил в армии, - хотя я и так отслужил, - потом меня отправили бы по распределению в какой-нибудь сельский клуб в Кунашакском районе, где нет асфальта, но полно навоза. Вел бы кружки вязания и игры на балалайке. В итоге обязательно дослужился бы до начальника клуба, латал бы вечно протекающую крышу, звонил в райцентр с просьбами прислать шифер и выделить деньги на покупку костюмов для ансамбля песни и пляски «Родинка». Разумеется, женился бы на местной доярке с пятилитровыми сиськами, наплодил ребятишек, а к сорока годам спился бы к чертям собачьим, и нашли бы меня в декабрьский мороз вмерзшим в лед на пруду возле свинофермы…

Он так красочно и трагически, с блеском в глазах, обращенных к безмолвному лесу, описывал свою несостоявшуюся жизнь, что даже угрюмые Милка и Паша на время отвлеклись от своих невеселых мыслей. Они смотрели на Васю так, будто перед ними Смоктуновский прочел монолог Гамлета: «Я знал его, Горацио»…

- Мощно задвинул, - произнес Семен. - Моя фантазия дальше профессии машиниста не продвинулась.